ПУБЛИКАЦИИ

Накануне Всемирного дня сердца, который отмечается 29 сентября, мы встретились с Павлом Тепловым у него на работе и узнали, как сильно изменились возможности лечения пороков сердца за последние десять лет и что самое сложное в работе хирурга, чему не учат в институте.

— Чем отличается детская и взрослая кардиохирургия? 

— Свой путь детского кардиохирурга я начинал с работы во взрослом отделении в краевой больнице, когда кардиоцентра еще не было, поэтому я могу сравнивать эти два разных направления. Прежде всего, дело в том, что детей не надо реабилитировать: после операций они сами начинают активно двигаться, ходить и ползать, их сложно заставить сидеть или лежать на месте, что очень хорошо для человека, перенесшего операцию на сердце.

Взрослые же часто жалеют себя, их сложнее заставить ходить, они ленятся и переживают по каждому поводу, поэтому реабилитировать их приходится долго.

Детская кардиохирургия — более творческая, если можно так сказать. Дело в том, что на этапе своего развития сердце должно превратиться из трубки в четырехкамерный орган, но иногда оно останавливается в развитии, кровь смешивается и бежит не по тем сосудам, по каким нужно, и все это нам приходится исправлять. У взрослых мы обычно лечим уже приобретенные болезни.

— Насколько сложно оперировать маленькое детское сердце? Вам бывало страшно?

— Мы оперируем детей самых разных — от 600 граммов до 100 килограммов, и операция на детском сердце — это просто приобретенный навык. Главное понимать, как бежит кровь в детском сердце с пороком, и что мы не всегда можем превратить больное сердце в абсолютно здоровое.

Например, сердце 600-граммового малыша очень маленькое. Поэтому мы оперируем в специальных очках, которые увеличивают поле зрения.

Оперировать не страшно — бояться во время операции просто нельзя, мне было не страшно оперировать даже первый раз, потому что страх мешает собраться. Бояться можно до операции, можно — после, но ни в коем случае — во время. Ведь важно сосредоточиться и всё сделать правильно.

— А сами дети боятся этих операций или, может быть, вас? 

— Дети обычно не боятся, либо мы лечим тех, кто еще совсем маленький и не знает, что его ждет, но в целом хирурги больше взаимодействуют с родителями, а не с детьми. Родителям, конечно, страшно, тогда наша задача объяснить, что ждет их ребенка во время операции. Мы можем подолгу объяснять, рисовать картинки, отвечать на все вопросы и не препятствуем тому, чтобы родители находились в реанимации вместе с ребенком, если это не мешает рабочему процессу. У родителей всегда есть контакт с нами или с реаниматологом.

Бывают и более сложные случаи, когда родители не до конца понимают, что происходит, тогда они начинают вести себя агрессивно. В этом случае мы уже прибегаем к помощи соцработников, потому что иногда такие родители могут быть опасны и для самого ребенка, вплоть до того, что запрещают проводить операцию. Но в основном все всё понимают и осознают необходимость лечения.

Иногда хирурги могут быть излишне самоуверенны и давать родителям ложную надежду, что операция — это совсем нестрашно. Любая операция, даже самая простая — это риск, и это обязательно нужно проговорить маме и папе больного ребенка, тогда не будет недопонимания. Если врач говорит, что всё сейчас сделает, и всё будет прекрасно, а потом что-то идет не так, то сложно удивляться тому, что родственники агрессивно настроены.

— Вас где-то учили, как общаться с пациентами, с родителями, как сообщать им порой не самые хорошие новости? 

— Беседа — это одна из самых важных составляющих нашей работы, которой, к сожалению, не учат в институтах, хотя, как мне кажется, стоило бы. И поэтому врач часто не приспособлен к общению с родителями, а особенно, когда приходится сообщать плохие новости. Тем более, что смерть ребенка — это всегда трагедия и для нас самих.

— А вы общаетесь со своими пациентами после выписки или как-то прослеживаете, как сложилась их жизнь?

— Я стараюсь без необходимости не контактировать с родителями и пациентами после выписки. Это сложно объяснить… Возможно, это мой способ защиты от профессионального выгорания. После операции, если это необходимо, ребенок наблюдается в поликлинике кардиоцентра. Я просматриваю список маленьких пациентов, записанных на консультации, когда вижу знакомые фамилии, смотрю протоколы кардиологов, отслеживаю отдаленные результаты наших вмешательств, смотрю, как здоровье тех, кого я оперировал.

Бывает, что заходят ко мне, приносят сувениры, благодарят — это, безусловно, очень приятно. Я очень рад, что у этих детей всё складывается хорошо. Кто-то добавляется ко мне в соцсети, тогда я, например, могу видеть, что ребенок, которого я оперировал, делает успехи в спорте. Это меня очень радует.

— Можете вспомнить и рассказать про свой самый запоминающийся случай во врачебной практике? 

— У нас много сложных и интересных операций, запоминаются все пациенты, но один случай я помню очень хорошо. Девочка родилась без пищевода с тяжелым пороком сердца, ей сразу после рождения поставили трахеостому, а сформировать пищевод сразу не могли.

Когда ее нам привезли, она была в очень тяжелом состоянии, у нее текли слюни, потому что не было пищевода, начинался сепсис. Мы провели ей несколько операций, исправили порок, после этого уже хирурги в детской краевой сделали пищевод. Это было удивительно, как она преобразилась в розовощекого активного младенца и как ее мама, которая была в глубоко депрессивном состоянии, начала расцветать.

— А пороки сердца как-то можно предугадать? Может, мама может что-то сделать, чтобы ребенок родился без этого недуга? 

— Все пороки сердца — это дефекты на стадии развития, которые мы можем видеть с 15–20 недели в утробе матери. Обычно в таком случае собирается консилиум, и перед родителями ставится вопрос, сохранять ли беременность, готовы ли они к тому, что ребенка будут оперировать сразу после рождения. Но чаще всего родители к этому готовы, очень редко кто идет на прерывание беременности.

Любые пороки сердца формируются на стадии развития сердца, сейчас не доказан ни один фактор, который на это влияет. Просто почему-то в какой-то момент сердце остановилось в своем развитии, поэтому по большому счету мамы, к сожалению, никак не могут обезопасить ребенка.

— Стало ли детей с пороками сердца больше в наше время? 

— Нет, статистика сохраняется много лет, пороки сердца, которые встречаются сейчас, описаны еще в XVIII веке. Есть пятерка самых частых пороков, есть более редкие, но в течение года мы встречаемся со всеми из них.

Иногда мы лечим пациентов с инфекционными эндокардитами, осложнениями, которые возникают в результате других заболеваний, и вот их стало больше. Но сложно сказать почему, поскольку мы не проводили исследование. Возможно, это связано с более низкой иммунизацией, чем раньше, или с общим снижением состояния здоровья населения.

— Расскажите, как изменилась детская кардиохирургия за последние 10 лет и какие перспективы развития у нее в Красноярском крае?

— Еще 10 лет назад прежде чем сделать операцию новорожденному нужно было очень хорошо подумать, то сейчас такие операции стали обычным делом для нас. Кардиохирургия развивается стремительно, и если мы не внедряем новые методы, то постоянно улучшаем старые.

Сейчас у нас две перспективы — операции на сердце еще у нерожденных детей и трансплантация сердца детям. Последнее — это большая проблема по всей России, но мы к этому неизбежно придем. Пока такие операции возможны только за рубежом, в нашей стране их проводят только детям в возрасте 15–16 лет, когда им можно пересадить взрослое сердце. А фетальная хирургия — операции у плода еще в утробе матери сейчас активно развивается. Мы изучаем мировой опыт в этом направлении, проходим обучение, чтобы при необходимости провести операцию и дать шанс на жизнь еще одному ребенку.